Мистические этюды 4

4.

Павлику очень нравилась Зиночка. Узнав, что она тоже приглашена в воскресенье на обед к Лисициным, он еле дождался выходных. Никогда еще дорога в подмосковное Витенево не казалась ему такой длинной. В последнюю встречу он почувствовал, что тоже нравится Зиночке, и ему не терпелось снова её увидеть.

Обед, как обычно, был долгим и скучным. С большим количеством без меры выпивающих людей, плоскими, не к месту и не в тему шутками и глупым, по любому поводу, а чаще и без повода хохотом. Вообще-то, хотя он сам всегда был тут желанным гостем, Павлик не любил бывать у Лисицыных. Но Зиночка…

Боже, какое чистое, трогательное и невинное у неё лицо. Как скромно, но в то же время с достоинством и со вкусом она одевается. Какие красивые у неё глаза.  Полные тайны, глубоких, тщательно скрываемых от других чувств и какой-то удивительной, пока еще не выраженной явно, но определенно присутствующей и как будто лишь ждущей своего часа трепетной любви.

Зиночка.

Как только Павлик оказался рядом с Зиночкой в толпе шумно подымающихся из-за огромного стола гостей и тихо, несколько заговорщицки предложил пойти прогуляться за деревней, Зиночка тут же с радостью согласилась. Было похоже, что она тоже ждала этого.

Счастье! Счастье, счастье! Идти вот так запросто с Зиночкой по зеленому полю, важно говоря с ней о всякой ерунде. Чувствовать рядом с собой её легкое движение, её сосредоточенное внимание и почти неслышное, еле уловимое и такое сейчас близкое и отчего-то даже родное дыхание. Боже, вот оно – здесь-и-сейчас, вот она настоящая, полная чудесных красок жизнь. Вот он прекрасный внутренний трепет и ожидание чуда. Вот оно – настоящее счастье. Счастье, счастье!

– Павел, а они нас не укусят? – прячась за широкую Павликову спину, испуганно, но в тоже время, не забывая о женском кокетстве, завидев бегущую прямо на них стаю бездомных собак, робко спросила Зиночка.

– Нет, – уверенно ответствовал Павлик. – Нет, – пытаясь, насколько возможно, сохранить спокойствие, повторил он, глядя на быстро приближающихся со злобно ощеренными пастями собак. Дело в том, что Павлик с самого детства не только ужасно не любил, но и страшно боялся собак. Возможно, боялся потому, что не любил, а возможно, не любил потому, что боялся. В общем, всю его жизнь собаки, как могли и где только могли, напоминали Павлику о его к ним нелюбви. Подпитывали её и, при первой удобной возможности, всегда сразу же отвечали полной взаимностью. Сейчас возможность была на редкость удобная. Самая что ни на есть удобная. Для собак, в смысле. Похоже, для выражения нелюбви, лучше и не придумаешь. Кругом ни души, чистое поле, спрятаться негде, толстый неуклюжий Павлик и дрожащая за его спиной Зиночка. Плюс ко всему – значительное численное собачье преимущество.

Сказать по правде, Павлик струхнул. Но впервые в жизни не за себя, а конкретно за Зиночку. Ну, и в общем за ситуацию. Ему не хотелось, чтобы собаки причинили Зиночке вред. А еще он боялся, что будет выглядеть глупо и беззащитно в глазах Зиночки. Что он не сможет её защитить, а ведь он все-таки, хотя толстый и неуклюжий, а все же мужчина.

Да, ситуация…

Прямо ЗДЕСЬ и прямо СЕЙЧАС нас в клочья разорвут собаки, – подумал, еще больше пугаясь конкретно за Зиночку и за ситуацию в общем, Павлик. ЗДЕСЬ и СЕЙЧАС. Прямо СЕЙЧАС и прямо ЗДЕСЬ. Прямо в мелкие клочья. Р-рррр. И так Павлику не хотелось с этим соглашаться, что вдруг, совершенно странным образом, Павлик прямо здесь и прямо сейчас решил, что он медведь. Но только Павлик решил, что он медведь, то со страху так сильно в это поверил, что тут же и стал медведем. А став, он немедля больше ни одной секунды, опустился на траву на все четыре лапы и кособоко, вразвалочку пробежал с десяток метров в сторону еще ничего непонимающих собак. Глупо и излишне смело, учитывая враз изменившиеся пространственно-сущностные обстоятельства, продолжающих стремительно надвигаться на Медведя-Павлика. Встретился почти вплотную взглядом с собачьим вожаком и неуклюже сев на потяжелевший зад ощерился. А затем неожиданно вздыбился свирепо на задние лапы, угрожающе поднял вверх передние и… прямо здесь и прямо сейчас зарычал! Естественно, зло, воинственно и раздраженно. По-настоящему, по-медвежьи, по-звериному. Сказочно красиво. Правильнее даже сказать – эпично.

В общем, когда к Павлику вернулась способность мыслить по-человечески, а, следовательно, вполне разумно, и он увидел позорно и жалко убегающую в страхе с поджатыми хвостами стаю, первое, что сделал Павлик-медведь, то обернулся посмотреть, что же с Зиночкой.

Зина неподвижно стояла на том же месте, где он её оставил. Прижав к груди руки, и восторженно глядя на еще не полностью возвратившегося в человека Павлика.

Не просто глядела, а мощным энергетическим потоком источала из своих широко раскрытых навстречу навсегда изменившейся вселенной глаз:

1. Безграничное восхищение.
2. Восторг.
3. Экстаз.
4. Любовь! Любовь! Любовь!

– Паша, произнесла она, буквально захлебываясь от переполняющей её эмоции и, вмиг преодолев разделяющее их расстояние, несколько картинно бросаясь ему на грудь. – Паша, – повторила она, почти теряя сознание от, разом, взорвавшихся ярким фейерверком чувств и отчего-то заплакала.

Какой ты сильный, – только и смогла наконец выдавить из себя Зиночка сквозь горячие рыдания…

*Собак Павлик больше не боялся. Нельзя, конечно, сказать, что он их полюбил, но при встрече с ним даже самые грозные собаки, по-прежнему, опускают взгляд, поджимают уши и стараются как-то беззвучно и побыстрее прошмыгнуть мимо.

Зиночка очень любит своего мужа, гордится им и при каждом удобном случае рассказывает своим подругам, какой он смелый. И что с ним она ничего не боится.

 Ну и, как водится, во всех позитивно заряженных историях, она нарожала ему сыновей. В данном случае трех. Кстати говоря, не только весьма смышленых, но и один смелее другого.

P.S. История основана на реальных событиях.

Имена настоящих героев во избежание возможных недоразумений предусмотрительно изменены автором.

Просьба всех читателей относится к представленному в рассказе взгляду на понятие «здесь-и-сейчас» лишь как к одному из возможных углов зрения. Но ни в коем разе не законченному и требующему своего собственного и обязательно критического осмысления.