Охотник

Посвящается романтикам...

Дело было на Алтае, в самых что ни на есть диких горах.

Несколько лет назад туда меня пригласили наши новосибирские партнеры. Алтай. Кого не завораживало и не манило это название? Вот и я, изнеженный столичный житель, тоже не исключение: порою грезил в своих мечтах дикими лесами, бурными горными реками и трудными мужественными восхождениями. В общем, требовала мужская природа преодолений. Настойчиво требовала.

В действительности все, конечно, оказалось не так, как это выглядело в моих красивых, изобилующих приключениями и зачастую сладостных мечтах. От Новосибирска до отдаленного, расположенного совсем близко к Монголии и почти не тронутого цивилизацией горного массива, оказалось около восьмисот километров. Длинной, скучной, но участками весьма живописной дороги. На место мы прибыли уже почти к полуночи. Переночевали прямо в машинах возле маленькой деревушки, намеченной моими спутниками ранее в качестве нашей первой стоянки. А утром, позавтракав приготовленным на скорую чаем и вкуснющим купленным по пути белым хлебом, двинулись дальше. Уже пешком, по длинному, нескончаемому ущелью прямо навстречу белеющим вдалеке в голубоватой дымке вершинам.

Дорога оказалось нетрудной. Для многочисленной поклажи мы взяли лошадей, а сами шли почти налегке. Тропинка, частенько пропадающая   среди поваленных ураганами деревьев и сошедших там и сям с возвышенностей камней, была все же хорошо видна и утоптана. Вверх на летние стоянки по этой дороге, (а именно так её называли между собой проводники-алтайцы) обычно гоняли скот. Весной – туда, а ближе к осени нагулявших жирные бока коров, баранов и резвых подросших жеребят спускали обратно. В остальное время, по ним изредка проходил только охотник или кто-либо из деревенских гонцов, несущих на верхние стоянки хлеб и патроны. Но этого вполне хватало, чтобы за долгие годы среди густого леса, узких скалистых проходов и поверх покатых, буйно заросших цветами холмов образовалась приличная и вполне пригодная для предпринятого нами похода тропа. По-алтайски – дорога. ))

К вечеру нашего первого пешего дня мы добрались до промежуточной стоянки. Она не принадлежала никому конкретно, а на общем основании использовалась по необходимости проходящими мимо путниками. Обычно в ней находили кратковременный приют подымающиеся в тайгу охотники или сопровождающие стада пастухи. К нашему приходу на ней никого не было. Но внутри старого, добротно сложенного деревянного шалаша нас гостеприимно ожидали чисто выметенный земляной пол, прокопченные дымом стены и поленница сухих, аккуратно сложенных возле места для очага дров.

В моей жизни это была первая, исключая вчерашнюю в машине, настоящая ночевка на природе. Я только не написал под себя от счастья, как радующийся хозяевам щенок. В остальном моей радости не было предела: и похлебку варили, и чай из свежих кустов жимолости, и в качестве бонуса – долгие, перемешанные охотничьими байками разговоры у догорающего костра…

Единственная проблема: спать было жестковато... но терпимо. Романтика требует жертв.

На следующее утро, как следует выспавшись, мы неспеша, вальяжно, как в принципе и всё, что делается на Алтае, плотно позавтракали, потом деловито поймали гуляющих неподалеку стреноженных на ночь лошадей, и, привязав их к дереву у шалаша, перед дорогой пошли искупаться.

В общем, на местных речках я должен остановиться отдельно. Это невероятно. Кажется, что они живые: прозрачные, мощные, вечно рокочущие и  бодрящие. Ближе к верховьям температура воды в них даже летом не подымается выше восьми–десяти градусов. Но какую свежесть вы испытываете после купания!!! Ощущение, что в воде вас разобрали на части, вымыли каждую отдельно и собрали обратно з а н о в о. Вот-вот – только «заново родился» сюда и подходит. Часами можно сидеть возле такой речки и завороженно смотреть на стремительно пробегающую мимо алмазную субстанцию. Переливающуюся на солнце всеми возможными оттенками. Сверкающую, играющую с вами, смеющуюся, радостную. Игриво перекатывающую, при этом на дне гладкие умытые камни и весело поющую всему миру свою удалую и нескончаемую тысячелетиями  песню. Очищая одним своим присутствием вашу душу.

Какой же это кайф – неспешно подниматься в горы после такого купания. Любуясь открывающимися видами, пьянея от вкуса вдыхаемого воздуха, чувствуя уверенное напряжение своих мышц.

К вечеру, так как переход оказался достаточно длинный, мы все же сильно устали. Последние час-полтора шли совершенно молча. Место было болотистое, и тропинка все чаще становилась еле видна, а порою и совсем исчезала в черной чавкающей жиже или высокой, с жесткими режущими краями, темно-зеленой траве.

К верхней стоянке подошли уже затемно. Несмотря на усталость в первую очередь расседлали тружениц-лошадей, потом вскипятили чаю, молча, как и на всем заключительном участке пути, посидели возле костра и кто где, не разбирая особо поклажу, завалились спать.

Наутро меня ждал сюрприз: место, где мы расположились, было поистине божественно. Прямо напротив стоянки на многие километры вниз простиралась, только что, пройденная нами в двухдневный переход долина. А справа, по левую руку и сзади величественно возвышались белоснежные горные вершины. Чуть поодаль от нас, немного правее и книзу, отражая в своей поверхности теплое июньское солнце, сияло великолепной красоты озеро. Почему-то вызывающее в моей памяти запечатленную в далеком детстве картинку: переливающаяся всеми цветами радуги капля старательно расплавленного на костре олова. Медленно стекающая из консервной банки в заготовленную для изготовления рыбацкого грузика формочку. Озеро начиналось ледником, напористо и властно съезжающим мощной волнистой лентой с ближайшей от нас горы. В середине оно было бирюзовым, а заканчивалось сверкающей змейкой стремительно и радостно убегающей из неё речки.

Один за другим потянулись райский деньки. Мы всласть отсыпались, купались, исследовали близлежащую тайгу, ходили в однодневные походы, поднимались, насколько могли, к заснеженным макушкам, валялись в невысоких ярких цветах на солнышке, собирали ягоды и грибы, готовили брусничный чай, встречали на окрестных возвышенностях рассвет и наблюдали с отвесных скал за невообразимым по своей красоте и мощи закатом. Подолгу сидели у водопада. Философствовали.

Тело постепенно наливалось силой, а вместе с этим уходила городская неповоротливость, неуклюжесть и накопленная годами усталость. Другими словами; «пёрло».

 Где-то в начале третьей недели я осмелел и освоился настолько, что иногда стал исследовать необъятные окрестности в одиночку, порою уходя достаточно далеко от нашего лагеря.

Это не осталось незамеченным. В один из вечеров мне сделали внушение, что мы, как–никак, в тайге, что кругом полным-полно хищников, особенно волков, и даже попадаются медведи, что лучше всего в таких местах держаться хоть небольшой, но все же группой, что горы не любят бравады и неосторожности... Проникновение в меня смысла размеренно произносимых слов усиливало догорающее пламя, ежесекундно меняющее выражение лиц сидящих вокруг костра людей и вместе с этим  придающее тревожный и несколько мистический вид всему вокруг. Соглашаясь с услышанным, я невольно кивал головой. Похоже, филин, а может быть, кто-то еще, несколько зловеще «ухал» в непроницаемой для глаза мгле где-то неподалеку.

 На следующее утро, с рассветом, мы отправились на рыбалку. К полудню поймали достаточно много рыбы, но на обратном пути, пытаясь сократить дорогу, основательно заблудились. Несколько часов проплутали по густому хвойному лесу, и понизу, боком от нашей возвышенности еле продрались через мощную стену колючего, по грудь кустарника.

Вернулись в итоге уставшие, решили не обедать и сделать уху к ужину. А пока все занялись своими делами: кто-то решил постираться, кто-то разобрать и просушить вещи, кто-то завалился поспать.

Меня же опять потянуло прогуляться по окрестностям. Памятуя вечерний разговор, я предложил составить мне компанию, но никто не соглашался, и один за другим, под различными предлогами, от моего предложения все отказались. Делать нечего: я решил, что пойду один, но недалеко. Предупредил об этом ребят, надвинул на глаза брезентовую шляпу и выдвинулся к невысокому, лежащему от нас в паре-тройке километров плато, манившему меня своей особенной, ровной по краям и необычно округлой формой. Давно хотелось на него подняться, но все как-то не лежала туда дорога. Солнце стояло еще высоко, было только около четырех часов дня, и до темноты вполне можно было успеть взобраться на его вершину и вернуться обратно в лагерь.

– Эй! – окликнул меня Павел, когда я уже отошел метров на пятьдесят от наших палаток. – Подожди, возьми ружье. Я с утра видел волков там, на склоне. Не помешает. Если что, просто выстрелишь пару раз вверх. Это их отпугнет.

Ружье было классное, пятизарядный карабин. Павел показал мне, как из него стрелять. Зарядил полный магазин, а также напихал мне патроны в многочисленные накладные карманы куртки защитного цвета.

– Бери, бери, пригодятся, – ответил он на мой немой вопрос, – вдруг поохотится захочешь. Всё бывает. Тут полно всякой живности. Не понадобятся – обратно принесешь.

– Спасибо, – только и нашелся я, что ответить на Пашину заботу, поправил вмиг отяжелевшую куртку и снова двинулся к намеченной ранее цели.

Плато, как и все на открытой местности возле вершин, оказалось гораздо дальше, чем я ожидал.

Но я никуда не спешил, шел, не торопясь, экономя силы для подъема и любуясь необычайной алтайской природой, буйной и аскетичной одновременно, так полюбившейся мне за проведенные в горах дни своими сочными волшебными красками.

Само же восхождение, наоборот, оказалось легче и быстрее, чем ожидалось. Минут за тридцать, не более, я буквально взлетел по пологому склону на вершину и… остановился в изумлении. Было от чего.  Передо мною простиралась совершенно невероятная, очень ровная, не более двух–трех километров в диаметре, абсолютно плоская вершина. Покрытая невысокой, золотящейся на нежарком солнце и лежащей плотным ковром травой. Зрелище и впрямь было захватывающее. Сильное, одухотворенное, мистическое. Завораживающее.  Поневоле я двинулся прямо по направлению к центру плато, как будто там меня ожидало что-то спрятанное от посторонних глаз и пока еще тайное, но что обязательно нужно найти и увидеть. Шел я медленно, наслаждаясь каждым, вдруг ставшим таким пружинистым, шагом. Как бы даже плывя. Глубоко вдыхая чистый, смешанный с ароматами разнотравья воздух. Постепенно впадая в волнующий медитативный транс. Ощущение было такое, что я ступаю по пупку самой нашей матушки-земли…

– ФР-Р-Р-Р-Р-Р-Р-Р-Р-Р-Р, Ф-Ф-Ф-ФР-Р-Р-Р-Р-Р-Р-Р-Р-Р-Р-Р-Р-Р-Р-Р-Р-Р-Р-Р-Р-Р-Р-Р-Р-Р-Р-Р-Р-Р-Р-Р-Р!!!! – прямо из-под меня с грохотом вылетело черное шумное облако. От неожиданности я упал на спину и, повинуясь безотчетному инстинкту, нажал на курок ружья, до этого мирно сжимаемого перед собой наподобие лодочного весла.

Карабин сработал отлично. Пять дружных  автоматических  выстрелов  в добавление к испугу полностью оглушили меня и напрочь разрушили окружавшие меня до этого идиллию и тишину. Я тут же постарался вскочить на ноги и, еще толком не понимая, что происходит, все же успел заметить, стайку небольших, садящихся в траву шустрых птичек всего в каких-то семидесяти-восьмидесяти метрах от себя.

«КУРОПАТКИ!!» – понял я каким-то глубинным, видимо, вмонтированным от рождения самой природой в любого мужчину   инстинктом.

И руководимый с этой минуты все тем же инстинктом, повинуясь неведомой мне ранее, но живо взявшей верх над моим рациональным разумом силой, я, спеша и отчего-то всё более волнуясь, наугад выхватил из кармана следующие пять патронов и нервно, один за другим запихал их в подствольник.

«Куропатки! – снова повторил некто внутри меня и для пущей важности момента добавил: целая стая, совсем недалеко от тебя... И дальше: тише, тише, иди в ту сторону, куда они сели... Трах-бах! И... триумфальное возвращение в лагерь! А на ужин – прекрасное жаркое из дичи… Но только смотри, не вспугни их раньше времени и не промахнись!»

Не иначе, сам Чингачгук, вождь апачей, прочно, еще со школьных лет, засел в моем мозгу. А иначе откуда взяться вдруг ярко проявившимся во мне    индейским повадкам – крадущейся походке, плавности, слиянию с природой и, главное, такому неожиданному, в моем случае, единению с оружием?

Тс-с... Не вспугнуть бы... и не промахнуться. Так, вроде где-то здесь...

– ФР-Р-Р-Р-Р-Р-Р-Р-Р-Р-Р-Р-Р-Р-Р-Р-Р-Р-Р-Р, ФР-Р-Р-Р-Р-Р-Р-Р-Р-Р-Р-Р-Р-Р-Р-Р-Р-Р-Р-Р-Р-Р-Р, – вторично вылетели из-под самых моих ног, тем же самым шумным облаком куропатки. Хотя я уже знал и мысленно подготавливал себя к этому, эффект был прежним: пять шальных выстрелов вслед и позорное падение на спину.

В это раз, как бы дразня и глумясь надо мной, только взлетев, птички снова опустились на землю, буквально на расстоянии каких-нибудь двадцати шагов от меня.

Уверенно передергивая затвор, на этот раз уже осмысленно, азартно и быстро загоняю в пахнущий горячим порохом карабин очередную порцию патронов и мягко, почти не чувствуя своих ног, да и вообще всего тела, скольжу в сторону отмеченного мною в уме места нахождения упорно играющей со мной в прятки дичи.

– ФР-Р-Р-Р-Р-Р-Р-Р-Р-Р-Р-Р-Р-Р-Ф-Ф-Ф-Ф-Ф-Ф-Р-Р-Р-Р-Р-Р-Ф-Р-Р-Р-Р-Р-Р-Р-Р-Р-Р-Р-Р-Р-Р-Р-Р-Р-Р-Р-Р, – вконец обнаглев,  эти маленькие сволочи взлетают прямо из-под меня. Полное ощущение того, что они решили от души надо мной поиздеваться. Дождались, пока я подойду и, втайне окружив, поднялись в воздух сразу со всех сторон. И ведь главное, что они своего добиваются: грохот, дым, но все впустую.

Резкими, дергаными движениями выхватываю и тут же заряжаю в ружье следующую смертельную пятерку и раздраженно, не скрываясь, бегу к тому месту возле самого края плато, где в очередной раз, продолжая со мной играть в развеселую игру «грохочущие догонялки», попадала в густую траву по-прежнему многочисленная и удалая стайка. Несмотря на то, что сейчас я полностью готов к их шумному и наглому взлету, в тот момент, когда они с тем же оглушающим криком и хлопаньем выскакивают вверх из своего естественного укрытия, – снова пугаюсь. Дьяволы, а не птички!! Наверное, основным здесь было то, что каждый раз я ожидал встретить их на несколько метров правее или левее, но точно только не в том месте, откуда они так неожиданно и совершенно внезапно вылетали. Естественно, что вдогонку пестрому, быстро уменьшающемуся на глазах облачку снова звучат рассеянные выстрелы. И снова – безрезультатно. Больше похоже для выхода и хотя бы частичного  удовлетворения закипающей от их наглости во мне злобы.

Куропатки, видно, порядком подзадолбавшись от производимого мною грохота, на этот раз улетают достаточно далеко. С края, почти отвесного склона, хорошо видно, как они летят вдоль каменистой гряды метров на тридцать ниже того места, где стою я, и, наконец, садятся по обратную сторону огромного, хорошо видимого отсюда серого валуна.

«Надо успокоиться», – говорю я сам себе. Понимаю, что потерял во время погони шляпу, взмахиваю разочарованно в её сторону рукой и… начинаю медленно спускаться по «косой» в направлении все более и более вожделенных птичек. Анализируя про себя их повадки, неспешно, предвкушая скорую расправу,  вставляю патроны в еще горячий от выстрелов ствол… Ощупываю карманы и понимаю, что после очередной перезарядки у меня в запасе остается всего один патрон. Мысленно благодарю Пашу за его щедрость, позволившую мне в прошедшие полчаса развернуть на вершине плато настоящую голливудскую войнушку. И сразу вслед за этим, понимаю степень мгновенно возросшей, из-за ограниченного количества оставшихся выстрелов, ответственности. Решительно настраиваю себя только на смертельную и беспощадную битву. То есть, на удачу.

Так… Тихонечко подходим. Скорее всего, они так и сидят во-о-он за тем огромным куском скалы. Надо быстро к ним подбежать (при этом я непроизвольно ускорил свой и без того быстрый шаг по покатому в этом месте склону, почти до бега) и на открытой местности всадить в этих мерзких пернатых всю порцию имеющейся у меня дроби. Так, надо успокоится. Выстрелы должны быть точными, хладнокровными, меткими… Последние пять патронов.  Другого шанса у меня не будет. На суп надо минимум три, а еще лучше – пять. Они вроде крупненькие. Нагуляли тут бока за лето. Интересно, если долбануть в них с близкого расстояния, можно уложить их всех сразу? Какая кучность у дроби? Может, мне повезет, и я разом пристрелю всю стаю... Как раз с этой мыслью я обогнул возвышающийся высоко надо мной громадный валун, оказавшийся на проверку гораздо больше, чем виделось с сверху, и… Прямо передо мной, буквально на расстоянии всего нескольких вытянутых ружей, сидела вся так долго мучавщая меня пернатая гоп-кампания – штук двадцать пять – тридцать маленьких упитанных птичек. Увидев меня, они все дружно повернули головы, и, как мне показалось, с вызовом посмотрели в мою сторону, при этом даже не дернувшись улететь. Рэмбо с Терминатором отдыхают - нате, сволочи, получите!! Отважно отвечая на бесстыдно брошенный мне вызов, я резко вскинул опущенный в землю ствол в сторону их глупо разинутых клювиков и, буквально как в тире, торжествуя, по-зверски выпустил в строну потенциального жаркого сотни, вылетевших друг за другом из отчаянно вздрагивающего после каждого выстрела  ствола, дробинок.

В образовавшемся напротив меня сизом пороховом облаке, смешавшемся с поднявшейся от сухой каменистой земли пылью, я успел заметить удивленные взгляды куропаток. Затем они молча и как бы негодуя, встряхнули со своих крылышек земляной мусор и... в полном составе взмыли в небо… И больше не останавливаясь, похоже понимая, что на земле их явно  преследует совершеннейший маньяк, полетели, к темнеющей вдалеке  полоске густого хвойного леса. Поневоле я опустил взгляд на место, где они только что сидели, и, к своему изумлению, увидел, что одна из них, не улетела вместе со всеми. А, прямо передо мной, исполняет в пыли какой-то странный, полный потустороннего мистицизма танец. Явно издеваясь надо мной и как бы собираясь, через мгновение-другое, присоединиться к своим, уже покинувшим нас товарищам. Последний патрон был в стволе уже через секунду, а еще через одну прямо из нависшего прямо над ней дула с грохотом изрыгнулось пламя, и наконец, хоть одна из куропаток затихла. Торжествуя, я откинул в сторону ружье и, барсом прыгнув на безжизненно лежащую куропатку, крепко схватил её на всякий случай за крылья.

Тяжело описать поджидавшее меня разочарование, когда я увидел, что от расстрелянной в упор мною птички остались только два изрядно потрепанных крылышка и больше ничего. НИ-ЧЕ-ГО.

«Монстр, злодей, безжалостный убийца!» – мгновенно пронеслось у меня в голове от невесть откуда накатившего стыдливого приступа. В порыве неожиданного раскаяния я поднял голову к небу и прямо над собой, в сереющей сумеречной вышине увидел кружащего ровными кругами над местом свершившегося преступления ястреба. Казалось, он смотрит сверху на меня с осуждением и только лишь ждет еще одну мою очередную глупость, чтобы вместе с тем, что я уже натворил до этого, разнести её громкой позорной вестью по всему Алтаю…

Я медленно, как во сне, положил на землю жалкие останки. Скрестил на людской манер их за кончики на том месте, где раньше у куропатки, видимо, была грудь, попросил у перьев, еще недавно бывших тварью земной, прощения, устало поднял ружье и, глубоко задумавшись о смысле и относительности земного бытия, а также о содеянном, обреченно побрел в сторону нашей стоянки.

В лагерь я вернулся уже затемно. От костра, как и днем, навстречу мне выбежал Паша.

– Удачно? – первое, что он спросил у меня. – Мы слышали много выстрелов – ты охотился? Где дичь? Мы как раз вскипятили воду, ожидая, пока ты придешь…

Так раньше надо мной никто и никогда не ржал. Когда я честно закончил рассказывать историю своих похождений, мои друзья буквально валялись вокруг костра, держась за свои животы, и до конца поездки они не раз вспоминали произошедшее со мной и постоянно надо мной по этому поводу подтрунивали. Ну и в конце концов, еще и окрестили меня охотником. Так до конца нашей поездки они меня и называли…

P.S.

– Ты чего плачешь?

– Птичку жалко.