Ленкина печать

Живущим среди нас инопланетянам, а также всем, кто подвергается злобным укусам незрелого еще общества, посвящается.

– Виталик, давно хотел у тебя спросить, а что у тебя с носом, сломан что ли?

– Да, в детстве. Одноклассница сломала.

– Тебе? Одноклассница?  Такое возможно?! Расскажи!

– Как-нибудь расскажу, но это не в двух словах. Это как про первую любовь, лучше всё    рассказывать с предысторией.

– Расскажи сейчас, нам еще ехать и ехать. Времени полно.

– Ладно…

Я всегда её недолюбливал. Наверное, оттого, что никогда не понимал.

Не понимал, почему она с самой начальной школы всегда сидит за своей первой партой с неестественно ровной и напряженно вытянутой спиной. Не понимал, почему она никогда, никому и ничему не улыбается. Почему ее волосы всегда завязаны на затылке в такой тугой пучок, что, кажется, натянутая до предела кожа на её лбу вот-вот лопнет. Не понимал, зачем она таскает за собой такой портфель – огромный даже для её роста пожарной каланчи. В этот портфель, независимо от сегодняшнего расписания, ровными рядами были плотно уложены все выданные в начале учебного года тетради и учебники.

ЗАЧЕМ носить с собой в школу учебники сразу по ВСЕМ предметам? Кто это может объяснить? Да и можно ли вообще это объяснить?

КАК можно в первом, втором, третьем, четвертом, а также во всех последующих классах ходить по школьным коридорам только по прямой, строго из класса в класс, не поворачивая шеи и не смотря по сторонам?

ПОЧЕМУ она даже в редкую для Севера теплую сентябрьскую или майскую погоду всегда застегивала своё неизменное кургузое клетчатое пальто на все пуговицы, а после этого с каменным лицом затягивала вытянутые резинки на своей старой, искусственного меха шапочке?

Эти и многие другие, не менее животрепещущие вопросы волновали меня с первого дня нашего знакомства, на первой школьной линейке. Волею судьбы мы оказались  двумя самыми высокими учениками 1 «Г» класса и нас поставили рядом. Она стояла сразу за учительницей, а рядом, плечом к плечу с Ленкой, в плотном, однообразном  строю советских школьников стоял я.

Первое сентября. Все волнуются, суетятся, глазеют по сторонам, спрашивают, что-то у Ольги Николаевны, знакомятся. И только Ленка стоит, как маленький каменный истукан, не шевелясь, не моргая, сосредоточенно глядя прямо перед собой и цепко сжимая своей  детской ручкой еще новенький, но уже тогда туго  набитый  кожаный портфель.

Одному Богу известно, сколько за долгие школьные годы я предпринял попыток «вскрыть» этот непонятный и такой загадочный для меня ларчик под названием Ленка. Чего я только не делал... Задевал её, толкал, пытался разговорить, рисовал на неё карикатуры, неожиданно кричал ей в ухо, прятал в столовой её еду, перевешивал в раздевалке пальто, налетал на неё коршуном на физкультуре. Глупыми, а порою и обидными шутками пытался обратить на неё внимание всего класса, ставил подножки, воровал карандаши и ручки, и даже щипал исподтишка. Особая история приключилась, когда я попытался спрятать в раздевалке её портфель и чуть не вывихнул себе руку. Кирпичи она, что ли для особой тяжести в него укладывала… Про садомазохистов тогда мы еще не знали. В общем, я постарался изо всех сил, можно даже сказать на совесть, чтобы обратить на себя, а заодно и на весь остальной класс Ленкино внимание. Но тщетно. «Ларчик» был закрыт наглухо и не открывался.

Сейчас мне стыдно, конечно. Но дети жестоки, как мы уже знаем из многочисленных прочитанных на эту тему книжек.  Сами теперь родители, но тогда... Тогда Ленка не давала мне покоя. Мы становились старше, переходили из класса в класс, узнавали все больше о друг друге и окружающем нас мире. У нас менялись характеры, поведение и интересы, развивались, интересовались все время чем-то новым, и только с ней не происходило ничего подобного. По крайней мере, внешне: она по-прежнему приходила   на любой урок задолго до звонка, расстегивала, поднапрягшись, пряжку на своем раздутом от непомерного багажа портфеле, доставала учебники и другие, необходимые для урока принадлежности: ручки, карандаши, ластики, линейку и пр. Безупречными геометрическими фигурами раскладывала всё это перед собой на парте и с ровной спиной, неподвижно замирала на стуле в ожидании начала занятия.

Все десять долгих школьных лет в течение каждого урока она делала только три действия: с окаменелой шеей слушала учителя, когда следовало записывать - писала своим безупречным подчерком в тетради, или отвечала. Спрашивали Ленку редко – не было особого смысла. Независимо от сложности вопроса, она всегда поднимала руку первой, как робот. Механически, как только учитель заканчивал свой вопрос. Как положено – не отрывая локоть от парты, под ровным углом в 90 градусов. И так как  она всегда знала ответ, то в случаях, когда никто другой не смог ответить или ответ был неполным, то спрашивали Ленку.  И тогда Белохвостова, круглая отличница естественно (!), своим ровным голосом, напрочь лишенному свойственных детству ноток и эмоций, монотонно зачитывала  по памяти параграф из учебника. Строго в соответствии с изучаемой темой. Слово в слово. Как бы держа его невидимо перед собой.

В общем, сказать честно, меня она пугала. Уже в зрелом возрасте я как-то прочитал рассказ, возможно, у Рэя  Брэдбери, про инопланетянина, который вел себя вроде бы как все, но были нюансы. К примеру, он ел лимон с  равнодушным, неизменяющимся лицом. Вот так и Ленка – вроде и человек,  да не совсем. Руки-ноги есть, но в голове что-то не так... Есть что-то необычное – тайна. Поэтому всегда, с первого дня, мне очень  хотелось разобрать её, как ту самую говорящую куклу, чтобы посмотреть, что у неё внутри – вата, колесики, пружинки?  Неважно, что собранная наспех назад, из-за боязни, что застукают,  кукла потом так и не заговорит.

Похоже, к 9-му классу, ко времени, о котором и пойдет сейчас  рассказ, Ленка меня устойчиво невзлюбила. Не то, что бы она как-то мне это показывала или высказывала. Нет, возможно, у неё вообще не было эмоций в нашем обычном понимании. Но всё дело в тех самых нюансах. Видя меня, она незаметно  напрягалась. Так, как-то, на уровне флюидов –  кожей, зрачками. Скорее, не внешне, а  где-то внутри. Я видел это по её становившейся еще прямее спине, чуть краснеющей шее, по невидимому для глаза, но явному для меня самурайскому напряжению её обязательного атрибута: плотного волосяного узелка на затылке. Всё это только подогревало и усиливало  мой интерес и желание «вскрыть» Ленку.

Нельзя, конечно, сказать, что в те любознательные годы я был озабочен только этим вопросом. Моно-внимание при моем пытливом и живом характере было невозможно. Но время от времени этот вопрос всё же крепко меня занимал, вернее, шел каким-то постоянным рефреном, присутствуя в каждом школьном дне. Все 10 лет.

Зима на берегу Охотского моря суровая – холодная, как будто вечная и безысходная. Как сейчас говорят  –  депрессивная. И оттого, к концу марта, с первыми, еще неявными  признакам весны у всех в городе отчего-то вдруг поднимается настроение. И даже снегопад, успевший порядком поднадоесть за зиму, в это время призывает вас к новой, пробуждающейся  от долгой спячки жизни. Словно вместе с этим мягким, сырым и пушистым снегом он уверенно возвещает весну, приближающееся тепло и будит в нас позабытые за нескончаемые зимние месяцы  радостные чувства.

Вот и в тот день пошел именно такой снег – крупный, тяжелый, пахнущий близкой весной и  тающий на ладошках. К тому же заболела математичка, и последней четвертной контрольной по математике не случилось. Надо ли говорить, в каком приподнятом настроении мы выбежали после четвертого урока из школы на улицу?

Тут же, возле входа, получилась давка и куча мала. Прямо на крыльце мы радостно скатывали мокрые, увесистые снежки и лепили их друг на друга – на спины, шапки, пальто, а то и прямо за шиворот. Убегая от очередной, грозившей попасть мне за воротник порции веселого холода,  я кубарем скатился с высоких ступенек  и, проносясь стремглав мимо, заметил Ленку. Не удержался, естественно, и впервые за школьные годы, скорее по-дружески, чем с «поддевкой» несильно подтолкнул её в спину. Ленка вздрогнула  от неожиданности,  поскользнулась,  выпустила из рук свой верный спутник – портфель и,  потеряв  на мгновение равновесие, плюхнулась на колени.  Я не обрадовался этому, а скорее, наоборот: заметив её неуклюжее падение, испытал  что-то вроде стыдливого укора, и как бы извиняясь, сделав еще два-три шага, плюхнулся невдалеке от неё в мягкий снег на спину. Как бы приглашая тем самым Ленку к шутливому настрою, а возможно, еще по-детски прося у неё таким образом прощения.

Упав, я просто лежал, улыбался всему миру,  Ленке и слизывал с губ обильно падающие на меня снежинки.

А что же Ленка? По словам очевидцев, она молча поднялась с колен,  тщательно отряхнула от налипшего снега свое куцее пальтишко, подняла лежащий рядом портфель и, как ни в чем ни бывало, направилась дальше. Но проходя мимо меня, она вдруг  сделала стремительное движение в мою сторону и, с силой, отведя руку с портфелем  назад, проехалась им у меня над лицом, наподобие возвращающейся обратно аттракционной лодочки в городском парке.

Я до сих пор не уверен на все 100%,  хотела ли она именно этого или просто поделилась со мной невыраженной, но накопившейся за все время эмоцией, но факт ест факт: Ленка тяжело  проехалась своим неподъёмным багажом прямо по моему носу. В одно мгновение  свернув его на бок и, как гигантским утюгом, буквально припечатав мой нос к моей же  щеке. Интересует ощущение? Больно. Словами не передать. Возможно, на какое-то время  я  даже потерял сознание. Взрыв, искры, яркое пятно, белое пространство и  абсолютно дикая по своей силе боль. И всё это за долю секунды.

Сейчас это уже не так важно. Боль и боль, хотя и адская. Не в первый, кстати, раз и не в последний.

Важно другое. Когда, перевернувшись на живот, я  смог  поднять голову вслед удаляющейся Ленке, с твердым, яростно воспылавшим во мне намерением осыпать её всеми известным мне ругательствами, то так и застыл с разинутым от удивления ртом и глазами, широко раскрытыми от разливающейся всеми оттенками боли из-за сломанного напрочь носа.  Было от чего! Ленка,  как ни в чем не бывало, всё  с той же, вечно  прямой спиной и замерзшей во времени походкой спокойненько шла в сторону автобусной остановки. И скорее всего,  неведомым мне доселе шестым чувством, (а иначе как я мог увидеть сзади  её лицо?) я понял, что, возможно,  впервые в своей  жизни она искренне, широко и счастливо, во всё свое конопатое лицо, улыбается.

– Подъезжаем, кажется.

– Да, пора собираться. Интересная история. И грустная, и смешная одновременно.

– И поучительная.

– Да уж, а что сейчас с ней, где она, как? Что-нибудь знаешь?

– Нет. И знать не хочу.

 – Простить не можешь?

–  Да я сам во всем  виноват. До сих пор перед ней стыдно. Поэтому и не хочу.

 – Понятно…